Оставила свой след

Было лето 1943 года. Жили мы в Иркутской области в деревне Маниловская.

Помню, я стояла у себя дома на подоконнике, было мне лет шесть. От нашего дома отделилась толпа: соседи, родственники, друзья моих родителей. Впереди шёл папа, на руках у него была младшая сестрёнка Катя, ей было около трёх лет. Рядом шли старшая сестра и два брата. Мама держалась за руку отца и плакала. Дома почему-то осталась я одна, почему не помню.

Я повернула голову в зал, посреди комнаты стоял длинный стол, на котором расположились тарелки с остатками пищи и стаканы. Мне было как-то не по себе, что-то меня тревожило и беспокоило. С тех пор я отца больше не видела до 1946 года. Мама говорила, что папа ушёл на войну, что там много людей убивают немцы. Когда она молилась, то вставала на колени и просила Бога, чтобы он сохранил папе жизнь. Плакала, ведь нас было пятеро детей, да ещё она была беременна шестым, а ей всего 39 лет. Вскоре мама родила девочку, которая через полтора месяца умерла.

Маму мы редко видели, она вставала рано, часа в четыре, и уходила на работу. Она пасла колхозное стадо. Старшая сестра Тамара, ей было 14 лет, тоже уходила рано, на гумно — так называлось место, где перерабатывали пшеницу. Приходила с работы, быстренько стирала своё платье, (оно было единственное), сушила его, опять одевала на себя и убегала с девчонками гулять.

Брату Коле (ему было 12 лет) выделили колхозную лошадь. Звали лошадку Звёздочка, потому что на лбу у неё было белое пятно, похожее на звезду. Николай возил на ней сено для колхозных коров, мешки с зерном. Летом он с другими мальчишками и братом Лёней, которому было 9 лет, пасли колхозных лошадей в «ночном». Коля был у них старшим: маленький, но бойкий и шустрый. Он подзывал Звёздочку к крыльцу и запрыгивал ей на спину. Лошадей надо было караулить от волков, поскольку последних было очень много, жечь костры.

Утром я просыпалась, брала сестрёнку, бутылку молока и шла в детский сад. Спали мы в одной кроватке, где было очень тесно. Кормили нас свёклой и морковкой. Мы сажали много картошки. Часто мама меня заставляла её резать тонко, как лапшу, потом мы её сушили и сдавали для фронта. Была у нас корова Манька и куры. Поэтому мы, видимо, и выжили. Хотя сдавали масло и яйца тоже для фронта. Бегали босиком летом и зимой, не было ни одежды, ни обуви, ни еды.

В деревне каждый день кого-нибудь хоронили, умирали люди семьями от голода. Запомнился мне случай. Дома никого нет, сестрёнка плачет, просит кушать. Из еды ничего. Я взяла небольшой чугунок, насыпала туда муки — это была очень тёмная мука, залила её тёплой водой и поставила в топку печки. Там был ещё жар, видимо мама её топила. Немного подождала. Варево оказалось коричневым, сестрёнка ела и я тоже.

Однажды мама заколола телка и поехала в Иркутск продавать мясо. Была тёмная полночь. Нас разбудила сестра Тамара, сказала, что по нашему двору ходят мужики, наверное, хотят увести корову (таких случаев в деревне было много). Поставила нас на колени, руки на скамейку и заставила повторять за ней молитву, чтобы Господь сохранил нашу Маньку. Утром оказалось, что наша корова жива и здорова.

В семи километрах от нашей деревни был развёрнут госпиталь. Там работала мамина племянница. Она забирала меня к себе, потому что я уж слишком была худенькой. Помню много солдат-фронтовиков, на костылях с повязками, в нижнем белье. Всюду висели стираные бинты, гимнастёрки, белые рубахи. Один солдат часто играл на губной гармошке. Нам — детям было интересно, и мы всё время толкались около него.

Привозили немые фильмы, здесь я впервые увидела кино. Раненые сидели на кроватях, мы на полу. На стену вешали белую простынь — это был экран. На экране артисты бегали, толкались, часто падали, было очень смешно. Мальчишка, который крутил аппарат, громко читал. Приезжали артисты с концертами.

Мы — дети войны, хотя её и не видели, но она — война, оставила свой след на нашем детстве. Хотелось, чтобы в наше время не коснулась война наших детей, внуков, чтобы не пришлось им пережить такое страшное время, как война 1941-1945 годов.