Встреча с отцом

У меня очень плохая память — она осложняла с самого детства и без того непростую, тяжелую мою жизнь. Я всегда плохо запоминал стихи, разного рода правила, формулы, забывал многие прошедшие события, имена, фамилии знакомых мне людей.

Однако некоторые события, факты, а таких было немало, врезались в мою память навечно и прошли со мной через всю жизнь. Так, я отчетливо помню картинку из моего детства, когда я учился в Вяземской школе №3, которая находилась на Новостройке, что на окраине Вяземского, в двух-этажном деревянном доме. В этом здании когда-то располагалось управление Вяземского леспромхоза, а на втором этаже был кабинет моего отца, он был парторгом леспромхоза. Так вот, когда я обучался в третьем классе, а это было зимой 1944 года, надо было успеть на большую перемену, после которой учителя клали на парту два кусочка хлеба: по одному кусочку для каждого ученика. Я с гордостью приносил хлеб домой — у меня был больной младший брат, хотя очень хотел кушать.

В военное время и в послевоенное режим жизни — это способ выживания. Для меня, например, учеба начиналась не с первого сентября, а тогда, когда мы заканчивали копать картошку и перевозить, а в большинстве случаев, носить ее на своих плечах домой за 5-9 километров. А кончалась учеба в конце апреля, начале мая, когда нужно было копать землю.

Одно событие навечно запечатлено в моей памяти, которое чаще других я вспоминаю. И с годами все больше ранит мое сердце.

Это событие случилось в конце апреля 1945 года рядом с моим деревянным домиком, половину которого занимала наша семья. Был теплый весенний день, сотни птиц пели свои песни высоко в небе, радуясь теплому, солнечному дню. Предчувствие скорой Победы над злейшим врагом радовало жителей, все кругом, до самой святой горы Вяземского — Синюхи было наполнено светом, спокойствием и теплом.

По обочине дороги, которая шла от проспекта Сталина к школе № 3, магазину и клубу Вяземского леспромхоза, бежал веселый весенний ручеек. С группой соседских мальчишек пускали пароходики по этому ручейку. Я не заметил, как к нам подошел почтальон и обратился ко мне с вопросом: «Ты Верхотуров?» Я ответил утвердительно. Она вручила мне увесистый пакет и сказала: «Передай матери». На конверте стоял номер полевой почты, и я сразу догадался, что это письмо от папы. Мой папа был на 1-ом Украинском фронте и должен был скоро вернуться, хотя он писал, что ему предлагают учиться в военной Академии. В любом случае это предвещало хорошее будущее. Я бегом бросился домой и уже на кухне начал радостно кричать: «Мама, письмо от папы!».

Мама сидела у кроватки больного младшего братика, у которого за ухом была большая шишка, а из уха периодически тек кровавый гной. Его кроватка стояла у задней стенки печи, которая отделяла кухню от спальни. Брату было четыре года, но он не разговаривал, не плакал, молча смотрел на окружающих. Он очень простудился, когда матери не было дома, ее, как и других женщин, периодически отправляли на лесоучасток на заготовку древесины — все для фронта и победы. В это время, когда мама была в лесу, стоял лютый мороз. Печку мы со средним братом не могли растопить — то ли не было дров, то ли была другая причина, не помню. Девочка лет 13-14, которая за нами должна присматривать, приходила редко, посмотрит на нас и убегала домой. Мы со средним братом Геной спаслись, а вот младший брат Витя очень простыл.

«Мама, мама, письмо от папы!», — с радостным криком я подбежал к маме. Мама буквально вырвала из моих рук увесистый конверт, дрожащими руками вскрыла его и быстро начала читать. Вдруг застыла, изменилась в лице, открыла рот и оттуда вырвались с захлебом звуки: «А,а,а…….а,ой,ой..». Потом резко встала с табуретки и побежала во двор с ужасными криками и рыданиями. Я тоже выскочил во двор и увидел, как мама упала на сырую землю и начала, переворачиваясь, кататься по грядкам, громко крича.

Вокруг нашего забора начали собираться люди, некоторые на костылях — бывшие фронтовики, тихо, молча смотрели на страдания матери, они все понимали — у многих были подобные сцены, соседки успокаивали мать.

Господи, когда же люди прекратят убивать друг друга и жить за счет других! Соседки подняли мать с земли и завели домой. Мать рыдала весь вечер и всю ночь, причитая: «На кого же ты нас оставил, мы тоже умрем, погибнем!»

Пакет, который я передал матери, и в котором сообщалось о гибели отца, был послан заместителем отца майором Лукьяновым, а официальную похоронку мы получили 9 мая, в день Победы. В этот день в Вяземском также была теплая, солнечная погода, люди с радостью выходили на улицы, обнимались, было всеобщее ликование, все пели, гуляли. Я сидел во дворе и молча смотрел на всеобщий праздник. А мама молча плакала, сидя у кроватки братика, и гладила его, а он улыбался.

Как-то ночью, когда мы с братом Геной спали на ящике, в котором хранилась картошка, я внезапно проснулся, открыл глаза и увидел, что мама сидит возле кроватки моего братика Вити, на столике горит свеча, освещая левый профиль ее лица. И я увидел то, что запечатлелось в моей памяти навечно — из левого ее глаза стекала слеза. Я укрыл голову одеялом и с трудом сдерживал себя, чтобы не разрыдаться.

Прошло много времени, мы выжили, брату сделали успешную операцию в Хабаровске, нам помогали. Но выжили мы благодаря неописуемому трудолюбию моей мамы, я и сейчас не могу понять как она выдерживала такое напряжение. Корова, свиньи, куры, дрова, сено, вода, обработка земли вручную, посадка, обработка картошки, копка, вывоз картошки, тыквы, капусты, а главное — уход за детьми.

Будучи взрослым, я поступил в аспирантуру института проблем материаловедения Академии наук Украины к великому ученому Г.В.Самсонову, успешно ее окончил и защитил диссертацию. В эти годы я решил реализовать планы — посетить могилу отца. Послал в различные службы ГДР запросы и просьбы выслать мне приглашение для посещения могилы отца. Я писал, что мой отец Демьян Сергеевич Верхотуров погиб 27 марта 1945 года в хуторе Затль Грюнеберского уезда Германии, где и похоронен. Из ГДР приходили ответы, что такого хутора и уезда в ГДР не имеется, я недоумевал и снова запрашивал различные инстанции ГДР. Проблему решила моя жена Галина Петровна, которая самостоятельно посылала письма в ГДР и наши компетентные органы. Оказалось очень просто — отец погиб и захоронен в Германии, но уезд Грюнеберг после окончания войны перешел в состав Польши. На мой запрос польские органы власти незамедлительно ответили, что могила моего отца находится на кладбище советских воинов в Цыбинке, что недалеко от Зеленой Гуры, ранее это был Грюнеберг.

Оказалось, что в Цыбинке находится два кладбища советских воинов, одно сравнительно небольшое — кладбище советских офицеров.

Вход на кладбище был украшен скульптурами советских воинов, позже мне сказали, что обустройством кладбища занимались пленные немцы. Я прошел арку и по центральной дороге пошел в конец кладбища. Это необъяснимо, я шел прямо к могиле отца и вдруг вздрогнул, когда увидел обелиск, на котором были выбиты фамилия и воинское звание отца. Я остолбенел — неужели это случилось, неужели наконец-то сбылось, я встретился с отцом. «Здравствуй, папа», — тихо сказал я и вздрогнул от произнесенной фразы — это было новое слово для меня, ведь я не помню, чтобы я когда-то говорил папа, па-па. Странно, что такое обычное слово, так разволновало и произвело такое впечатление на меня. Я достал из сумки портрет отца и поставил его у подножия обелиска. И начал рассказывать отцу нашу семейную историю до самого вечера. Я как будто снова превратился в маленького беззащитного ребенка.

С наступлением сумерек ко мне подошел мужчина и представился: «Сосновский — я на общественных началах присматриваю за кладбищем». Он неплохо владел русским языком и, как оказалось, приехал в эти края из Западной Украины. Он сказал, что владеет списком более 11 тыс. советских воинов, что похоронены здесь в Цыбинке. Он сказал: «Ваш отец был похоронен с двумя солдатами возле немецкого бункера, их останки мы перенесли сюда. К сожалению, фамилий солдат нам не удалось установить, вот их захоронения, и он указал на два рядом стоящих обелиска, на которых не было фамилий».

С помощью Сосновского 8 мая я проехал в Зеленую Гуру, а затем в Ново Соль, где размещался госпиталь Советской Армии. Была приятная беседа с сотрудниками госпиталя, сказал, что хотел бы посмотреть бункер фашистов, при взятии которого погиб мой отец. Начальство госпиталя предложило мне поехать на место гибели отца на их УАЗике, которым управлял смышленый, веселый шофер Маврин, он знал все местные поселки и дороги. С его помощью мы приехали на хутор Чорны и познакомились с лесничим Юзвеком, который и показал нам бункер и место первого захоронения моего отца и двух солдат, погибших при взятии бункера.

Долго я стоял у полузатопленного водой бункера, мысленно представляя картину быстротечного боя: поздно вечером (отец погиб в 21 час 45 минут) к этому бункеру подъехала машина с солдатами, отец сидел на переднем сидении и по прибытии сразу же выскочил из машины и направился к бункеру, за ним солдаты. Из бункера начали стрелять. Фашисты попали в сердце отца. Он произнес только: «Ой» и упал замертво. Так нам описал последний бой моего отца его заместитель майор Лукьянов в том письме, которое я отнес матери в апреле 1945 года.

9 мая был особенный день: у входа на кладбище выстроились солдаты польской армии и солдаты армии ГДР, советских солдат не было, хотя недалеко размещалась военная часть Советской Армии.

Произносились пламенные речи в честь советских солдат на польском и немецком языках, освободивших Польшу и Германию от фашистской чумы. Возлагались венки к подножию памятника советским воинам, мне дали цветы, и я тоже положил их к подножию памятника. Солдаты подняли винтовки, прозвучал троекратный салют погибшим советским воинам.

10 мая, перед отъездом на родину, я рано утром пошел на кладбище попрощаться с отцом. Светало, было тихо. Я шел между могилами и шептал: «Прощайте, прощайте».

Подойдя к могиле отца и взглянув на его портрет, остолбенел от неожиданности. Я перекрестился, хотя до этого ничего подобного не делал: я увидел, что из его левого глаза стекает слеза. Это, наверное, была роса или что- то еще. Минуту я стоял в оцепенении, потом упал на колени: «Папа, папа я еще приеду, папа, я клянусь, я привезу тебе земли из Вяземского, папа, прости, я приеду..». Сколько это продолжалось, не помню. Вдруг я услышал: «Пан, пан ..», я обернулся и увидел хозяйку гостиницы и водителя автобуса, у них на глазах тоже были слезы, я понял, надо идти к автобусу. Я встал, взял сумку, подошли к автобусу и как во сне попрощался с хозяйкой гостиницы, сел в автобус, который был полон учеников, у девочек в руках были цветочки. Ехали до Зеленой Гуры молча, я чувствовал, что пассажиры знали мою историю и молча сочувствовали мне. Днем бродил по улицам Зеленой Гуры, заходил в церкви, где было много молодежи, приходили даже целыми классами во главе с учителем, что было непривычно для нашего образа жизни.

Но в голове все время возникала последняя картина прощания с отцом, откуда слеза? Вбитое в меня материалистическое сознание не могло примириться с увиденным. Может, с листьев дерева упала роса? А что еще может быть?… Я терялся в догадках.

И вдруг я вспомнил слезу матери, когда она ночью сидела у кроватки моего братика после сообщения о смерти отца. Горе нам и назидание, когда безутешно плачут матери и мертвые отцы.