Петух или предсказание цыганки

Сергей Владимирович Антоненко много лет работал в редакции районной газеты: был корреспондентом, заведующим отделом, заместителем редактора, редактором газеты. Кроме журналистских материалов, в его творческом багаже есть и прозаические произведения. В редакцию он передал биографический роман «Дорога жизни». При работе над ним автор использовал не только личные воспоминания, но и исторические данные о своих предках, начиная с XIX века. В структуру романа автор периодически вставляет краткие новеллы, которые представляют читателю картинки времени. Сегодня мы публикуем одну из этих новелл о событии, случившемся в селе Роскошь почти сто лет назад.

Прошедший год, по своей сути, в целом, был похож на предыдущий. В своей основе года мало чем отличаются друг от друга. В общем, происходят события, которые имеют место ежегодно — повторяются, как по шаблону. Но бывает и так, что на общем фоне однотипной череды явлений случается такое, что оставляет след в памяти у всех, по крайней мере, у большинства людей. Оставляют след надолго, своей необычностью, неординарностью.

Такое событие произошло в Роскоши в тот последний год двадцатых лет двадцатого века. Тогда весна заявила о себе во всей своей силе: вовсю цвели сады, на деревьях распустилась ярко-зелёная листва, улицы села покрылись плотным ковром трав. В один день в село на повозках нагрянула цыганская ватага, человек сорок — пятьдесят вместе с детьми. Они и до этого как-то навещали село, правда, тогда их было меньше по численности.

Остановились они привольно табором на окраине села — между шоссейной дорогой и крайней сельской улицей. Крытые брезентом кибитки расставили кругом. Посередине его постоянно горел костёр, который то слегка дымился, то разгорался ярким пламенем. Тёмными ночами это пламя было хорошо видно почти со всех мест обширной Роскоши. В их таборе с утра до поздней ночи слышались громкий разговор на их родном языке, не стихающий гомон, иной раз переходящий в перепалку, а к вечеру округу оглашали цыганские заливистые песни. Над походной кузницей с раннего утра до позднего вечера вился сизый дымок, разносился звонкий металлический звук от удара молотка о наковальню.

Цыганский табор сразу же внёс оживление в размеренную, однотонную жизнь села и даже некоторую непонятную сумятицу. Стали происходить неожиданные происшествия: то у кого-то вдруг пропала курица, что бывало и прежде, но это как-то не замечали, не обсуждали; то стряслась драка местных ребятишек с цыганятами. В общем-то цыгане, они деловые, трудяги: отковать лемех для плуга — им это плёвое дело, сделать стремянку к телеге — просто, не проблема, подковать лошадь — проще простого, изготовить упряжь для коня — пожалуйста. Одним словом, мастера первоклассные.

Роскошанцы шли к ним с заказами вереницей. А цыганские женщины же в сопровождении малолетних цыганят, а то и держа их на руках, отправлялись по домам: попросить что-либо, погадать, предсказать судьбу, осуществить заговор и т.д. Одна из них наведалась к дому деда Семёна Яковлюка. Жилище у него мало чем отличалось от многих остальных в селе. Разве лишь только тем, что с лицевой стороны — со стороны улицы, оно не имело забора. Участок огорода был отгорожен от дома. Перед домом он соорудил из двух широких досок примитивную лежанку, на которой регулярно в тёплую солнечную погоду принимал воздушные и солнечные ванны.

Цыганка, делавшая свой обычный подомовой обход, обратилась с безобидной просьбой:

— Давай, дедок, я тебе погадаю. Возьму с тебя недорого — десяток яиц. Своенравный Семён чуть было не послал её подальше, но воздержался от грубостей, а лишь сказал:

— Нечего мне предсказывать мою судьбу, я и так знаю, что мне скоро на тот свет предстоит податься, дорога меня туда уже зовёт.

Несмотря на категорический отказ деда, цыганка села на лавку, где он беспечно лежал, и произнесла роковые слова:

— Ты умрёшь, дед, в этом году, а причиной тому будет твой любимый петух, вот он пасётся с курами в траве. Отдай лучше его мне, тогда ещё поживёшь несколько лет. Не жадничай, зачем он тебе такой? Послушай меня.

Дед, ясное дело, на эти уговоры возмутился, и цыганка, не солоно хлебавши, удалилась дальше, прочь от деда, что-то бормоча негромко себе под нос. Навещавшим его родственникам, соседям, он не без удовольствия, хвастливо рассказывал во всех подробностях, как умело «отшил», «отбрил» навязчивую, настырную цыганку, как она ушла от него не только без петуха, но и без яиц.

И вот летом, по прошествии порядочного отрезка времени после визита цыганки, дед по установившейся привычке отдыхал на своей излюбленной лежанке, обогреваемый ласковыми лучами солнца. Неподалёку от дома играла в незатейливые игры детвора: родные внучата деда и соседская мальчишня. На улице, на лужайке, паслись, мирно пощипывая зелёную сочную траву, куры деда и его соседей. Дед, разморенный солнечным теплом, безмятежно полудремал, спокойно посапывал, слегка похрапывая от удовольствия. Вдруг от куриной стаи, как рассказывала позже детвора, отделился дедов петух и подбежал к лежанке, подпрыгнул на неё, клюнул деда в нос и трижды прокукарекал. Дети увидели, как дедушка встрепенулся, даже несколько приподнялся на локтях, поднял голову, а после этого вновь всем телом опустился на свою импровизированную кровать.

Деда хоронили всем селом, ведь он был одним из его старожилов-основателей. Селяне, знавшие предсказание цыганки, всю историю, связанную с ней, шепотом говорили между собой:

— Нарекла деду порчу цыганка, пожалел он отдать ей петуха. Рок сбылся. А может быть, за жадность она Семёна наказала. Или судьба его такая, и она её угадала.

А цыганский табор в это время где-то кочевал на своём непредвиденном пути, который такой же непредсказуемый, как и их несладкая кочевая жизнь. Вряд ли цыганка знала, что её предсказание сбылось точь в точь, как она нарекла. Да вряд ли она желала зла, смерти старому деду, да ещё при таких необычных обстоятельствах. Но это всё покрыто глубокой тайной, кто знает, что думала цыганка, произнося роковые для деда слова. Ещё многое что в сложной человеческой жизни не познано, не раскрыто до конца, находится за пеленой неведения…