Татьяна Марченко: "Все бабушки были когда-то девочками…"

Мама Лидия Алексеевна рассказывала о своем и нашем с братом детстве. Её рассказы были всегда поучительные, смешные и интересные. Потом я слушала и, как губка, впитывала рассказы бабушки. Она, как и мама, была очень смешливая и хорошая рассказчица. От нее я узнала о жизни до революции в наших дальневосточных краях, о тяжелом до и послевоенном времени. И лучшее вечернее время было, когда на бабушкином полосатом диване с круглыми тряпичными валиками мы, внуки, слушали очередные истории из ее девчачьей жизни. Мы хохотали, долго не могли угомониться, но по радио шла передача «Спокойной ночи», и под звуки «длинь-длинь» мы укладывались спать. Сейчас я в возрасте бабушки, которую я, внучка Таня, в её шестьдесят сделала прабабушкой, вспоминаю свои игры и приключения, поняла, сколько же у нас общего и неповторимого в то же время! Мы все занимались воспитанием детей — бабушка работала прислугой, нянчила чужого сына, мама — воспитатель с тридцатилетним стажем, я — учительница. У каждой из нас были свои дети, внуки, правнуки… И проделки наши такие разные, но такие поучительные, смешные и запоминающиеся. Теперь я своим внукам рассказываю о них. Когда, наконец-то, на пенсии у меня появилось свободное время, я решила изложить все истории, услышанные и запомнившиеся. Так родились рассказы не только для детей, но и для взрослых, ведь они тоже были детьми, и обязательно расскажут свои истории детям и внукам. «Все бабушки были девочками!» И это наша жизнь!

Истории про деревенскую Дусю

Дуся, Дуня, Евдокия, Дунька, Дуняша — как только не звали мою бабушку в детстве. А родилась она в 1910 году, трудно поверить — до Октябрьской революции в большой многодетной деревенской семье. Отец Тихон и мать Матрена держали детей в строгости, все они работали по хозяйству, с раннего детства пасли птицу и скот, пололи огороды, нянчили младших братьев и сестер. И казалось, времени на проказы и игры совсем не оставалось, но дети есть дети! Чего они только не вытворяли! Накануне Пасхи младшая сестра Дуни Лидия в кладовке обнаружила целый бак вкусного сладкого компота (браги), угостилась сама и налила сестре. Пришло время кормить свиней, худенькая Лида кое-как дотащила ведро с помоями до корыта, запнулась и сама влетела в него. Кое-как выбравшись, поплелась, шатаясь, по двору. Строгий отец лишился дара речи…и на украинский манер произнес: «Фэ! Нечисть! Ты пьяная?». На что та ответила: «Таточка! Дай хоть пив рюмочки!»

В наказание две сестры должны были пасти гусят целый день. Как назло, над поляной постоянно кружил коршун, он зорко высматривал добычу. И когда девчонки стали плести веночки из клевера, он камнем бросился вниз…а взлетел уже с гусенком …Ох и досталось им отцовского тонкого кожаного ремешка! И ненавидела Дуня с той поры гусят…

С наступлением осени вся ребятня шла со своими коробами, ведрами по ягоды. По кочкарнику прыгали, чтобы не попасть ногой в холодную воду, за голубицей. Идти нужно было далеко, а здесь, когда Дуся прошла метров пятьсот, увидела целую кучу отборной синей ягоды… «Наверное кто-то рассыпал», — подумала она и стала сгребать ягоды в ведро. Порядком наполнив его, она припустила за остальными. Девчата шли неспешно, а мальчишки были далеко впереди. Старшие начали что-то кричать, но не было слышно. Когда группы соединились, подростки стали показывать разрытые кочки-муравейники, а рядом отпечатки огромных лап. Медведь пришел на ягодники раньше их и изрядно полакомился. Тут все заметили Дунино ведро. И где уже успела набрать? Та стала объяснять, а мальчишки упали на траву и катались от хохота. «Это ж медведь опорожнил своё брюхо, а ягода, не переварившись в желудке, кучкой лежала на тропе!» Расстроенная не только тем, что ягоды надо выбросить, но и тем, что станет предметом насмешек на несколько дней, девчонка вывалила всё и пошла за водой между кочками помыть ведро. Собирали ягоду с опаской, громко переговаривались, чтобы медведь услышал и не вернулся к своему «столу».

Всем детям, да и взрослым интересно таинственное и необъяснимое. Так, в деревне подростки с замиранием сердца слушали про ведьму, которая жила долго, умирала мучительно, душа ее не могла покинуть тело, пока не разобрали кусок крыши над домом…А потом на линии (дороги между деревнями не было, проселок, да железная дорога, линия, по которой и ходили деревенские работать к зажиточному помещику на поля) появилась маленькая беспородная собачка, которая возникала ниоткуда и бежала за людьми, но никогда не могла переступить железные рельсы. Ребятня неслась домой без оглядки, а когда добегали до переезда, оглядывались — собачка-ведьма исчезала…Откуда она появлялась, куда убегала, никто не видел, но эту историю рассказывали детям ни один год, нагоняя страх, чтоб долго не гуляли на улице.

Городская Дуняша

Когда Дуне исполнилось пятнадцать лет, старшая сестра Анна (Ганна), которая жила в городе, решила помочь семье, устроить Дуню на работу в прислуги, няньки, как получится, уменьшить количество ртов в семье. Из деревни дети выезжали очень редко обычно на базар в качестве помощников-носильщиков. Дуня была в гостях у сестры, которая жила в большом доме, в полуподвальной квартире, на широкой улице, где ездили не только конные повозки, но и машины, было очень много людей, все незнакомые, суета и шум. От этой пестроты в глазах она быстро уставала, садилась тихонько на базарную лавку и ждала, когда уже они пойдут через виадук к поезду и поедут домой. Решения старших в семье не обсуждались, мама собрала в узелок её необходимые пожитки, сказала: «Слушай сес-тру» и проводила за калитку. Так началась новая городская самостоятельная жизнь. Ганна нашла ей работу в приличной семье на улице Кавказской, требовалась прислуга, она же няня. Девчонка не знала, с кем свела её судьба! А оказалась она в доме первого министра по национальным делам Дальневосточной республики, уполномоченного Главнауки Карла Яновича Лукса. Встретила хозяйка строгая, какая-то нервная, показала ей комнатку для жилья, описала обязанности, а их хватало! Она должна была присматривать за хозяйским сыном Викусом, Викусенком звали его в семье, ходить на базар за продуктами, следить за двумя собаками-догами: Герой и Фатей, разжигать самовар, убираться. Первое задание она с успехом провалила. В деревне у них не было самовара. Хозяйка сказала разжечь самовар. Не подавая виду, Дуня наломала палочек побольше, разожгла фитиль, и не могла понять, для чего здесь нужен сапог?

Дула из всех сил, летели искры, сажа, сама она была в саже, но самовар не гудел, как положено. Выскочила хозяйка, схватила самовар и потащила его на улицу, ругалась с прибалтийским акцентом очень громко. На крыльцо вышел хозяин — улыбающийся строгий с виду человек. «Ну что ты кричишь? Девчонка деревенская, учи ее. А ты, Дуняша, слушай хозяйку». С этого знакомства у них началась настоящая дружба. Карл Янович всегда заступался за неё, узнав, что та неграмотная, начал обучать её азбуке и письму. Самовар приходилось ставить очень часто, потому что в дом постоянно шли какие-то нерусские люди, это были малые народности Севера, интересы которых Лукс защищал в Дальневосточной республике. Новая жизнь захватывала, даже скучать по дому было некогда. Дом генерала Дмитрия Языкова был одним из красивейших особняков с изящной лепниной, вокруг кипела торговля, наверное, и улице больше подошло бы название Торговая, место для купцов, китайских лавок, рынка. Когда Дуню посылали за продуктами, она долго выбирала свежую рыбу, крабы, в торговом доме Пьянковых — бакалею. Когда выдавалась свободная минутка, девчата и ребята бегали в «китайский городок», который располагался вокруг Артиллерийской горы, там стояло много фанз, обитых досками, возле многих прямо на улице стряпали пампушки из рисовой муки, они были каким-то волшебным лакомством и растворялись во рту мгновенно. И хотя китайцы торговались «Моя твоя не понимай», все оставались довольны — и покупатели, и продавцы. Когда наступала весна, степенные матроны шли к китайцам за семенами, так как редиска у них всегда была очень крупная и красивая.

Летом прислуга должна была спать с собаками на балконе, что нисколько не смутило Дуню: комары не донимали, воздух был свежий, рядом с собаками она не боялась воров. У каждой сучки был свой коврик, который приходилось выбивать и чистить. Они быстро привыкли к своей спутнице и, виляя тонкими хвостами, ждали её у двери на балкон. Утром вся семья выходила из душных закрытых комнат бледными и не очень отдохнувшими, а Дуня поправилась, щеки покрылись румянцем. Прогулять собак была обязана тоже она. «Собаки должны сходить по-большому и малому», — скомандовала хозяйка. Конечно, в деревне никто не выражался так, и что это значило? Девчушка наблюдала, как доги, выбежав во двор, сделали все свои дела, пометили столбики и наложили кучки, нужно было гнать их по-большому, как думала она, на Большую улицу. И выманивала их, и тащила, собаки никак не желали идти со двора. На крыльце появились хозяева: «Что ты делаешь?» — «Да они поср..ли, по малой бегают, а на Большую не идут». Хозяйка покрылась красными пятнами, а хозяин хохотал, держась за бока. «Ну не могу я с этой девчонки! Что за чудо!» И объяснил, что нужно сделать с Герой и Фатей. То ли от деревенских трудов, то ли от простуд у Дуни сильно разболелись ноги, ревматизм, и Карл Янович выхлопотал ей путевку на лечение. После него она вернулась в деревню.

Лидка — седая голова

Лида родилась в Приморском крае, на большой речке Иман. В семье было уже два брата: Василий — сводный по отцу и родной, старше на шесть лет, Борис. Мама её, Евдокия Тихоновна была всю жизнь домохозяйкой, управительницей и настоящей грозой для детей. Отец Алексей Михайлович, телеграфист — прямая противоположность жене. Первая жена оставила его с сыном на руках, и он женился на Евдокии не по большой любви, как и она, но прожили вместе до его смерти душа в душу. Это был спокойный рассудительный человек добрейшей души, который за всю жизнь не сказал грубого слова, не обидел ни старого ,ни малого. Лида его любила больше, чем мать. Все ребята летом пропадали на речке. Лида плавать не умела, а так хотелось, и чтобы она не наябедничала взрослым, Борис садил её на спину и переплывал с ней широкий бурливый Иман. Вцепившись руками за шею брата, она дрожала от страха и холодной воды, а еще от мысли, что он может сбросить её, или сам начнет тонуть. Но бог их миловал… Очень многих забирала река, и тогда по поселку везли утопленника на лошадиной подводе, накрытого простыней. Конечно, Евдокии донесли про их купания, и она решила, во что бы то ни стало переехать, от греха подальше. Алексею предложили Хабаровский край, не так далеко, и они переехали. Дом их стоял в отдалении от проезжей дороги, и вместе с соседними домами образовывал своеобразный «хутор», где с одной стороны был непроезжий овраг, через который вилась тропинка с мостиком из досок — переход, по которому бегали, сокращая путь в магазин, перед домом большая поляна — место для игр всей местной детворы. Вдоль забора были заросли орешника, ильмов, за домами огороды и большие сады, а за ними настоящий лес — ну, не тайга, конечно, мелколесье — рай для подростков. У каждого дома под забором стояли сбитые деревянные скамейки — место посиделок взрослых и молодежи.

Кличка «седая голова» прицепилась к Лиде из-за деда-соседа, который после очередной выволочки матери и порки ремнем пожалел шуструю худую девчонку: «Эх, ты, Лидка-седая голова!» Голова её с тощими русыми косицами выцветала на солнце за лето и была правда почти белой, седой, лицо усеяно яркими веснушками, и всегда озорной чистый взгляд. Разные другие части тела не давали покоя этой голове. Она всюду увязывалась за братьями, которые уже «женихались», мешалась под ногами и получала подзатыльники. Тощая, с веснушками по всему лицу, жиденькими косичками, она везде старалась успеть: Борис сел за руль мотоцикла, она тут же научилась ездить на нем, играл брат на баяне — она на слух выучилась игре на аккордеоне и мандолине.

Лиде исполнилось восемь лет, когда закончилась Великая Отечественная война, мимо их станции шли поезда с солдатами, Япония была рядом. Голодная ребятня бегала к составам, где солдаты часто отдавали им блокноты с чистыми листами, где можно было так замечательно писать, не то что между газетных строк! Угощали иногда тушенкой, американской — второй фронт, в больших красивых банках. Евдокия, как и многие женщины, варила картошку со своего огорода и выносила к поезду, солдаты взамен давали головку завернутого в тряпицу совсем не белого сахара. Дома кололи от этой головки всем по маленькому кусочку, макали в кипяток и наслаждались неповторимым сладким вкусом. Когда осенние припасы заканчивались, а до следующего урожая еще ждать, дети залазили на чердак дома, там с осени родители сушили связки кукурузы, расстилали фасоль, вот та фасоль, что выпала из сухих стручков, осталась в пыли между балками. Её-то они собирали и несли матери, которая варила очень долго их добычу, получая почти что кисель, его и ели. Захватывающими и опасными были вылазки на склады, которые находились в ведении заготконторы, охранялись старым сторожем, но влекли к себе неумолимо. Высокие деревянные строения с дырявой местами крышей были огорожены таким же высоким забором, местами с набитой на него колючей проволокой. «Лазутчики» отработали проникновение: они становились на плечи друзей, перелазили через забор, отодвигая изнутри загнутые гвозди на широкой доске, в этот лаз могли пройти те, кто потолще. Лидка, как легкая, гибкая и худая, всегда лезла через забор. Однажды она залезла наверх и увидела идущего в их сторону сторожа. С испугу сиганула со всей высоты на землю. Дикая боль пронзила ступню: голая нога попала на «розочку», зеленую разбитую бутылку. Палец практически отрезанный болтался на шкурке, надо было бежать, и она, завывая, поскакала на одной ноге, за второй тянулся кровавый след. Подружки привели к себе домой, начали бинтовать. На удивление палец прирос, не нарывал, заросло, «как на собаке»…

Продолжение следует